Алла Авилова
Трезвая мистика
Цикл эссе
Что «духовный опыт», а что – всего лишь игра воображения?
Абрахам Маслоу называл эти состояния PeakExperiences – по-русски, Высшие переживания. Их отличает интенсивное и радостное чувство целостности Бытия, ощущения себя его значимой частью...
Высшие переживания кратковременны, но в памяти остаются надолго. И остаются не только в памяти, но и отпечатываются в жизнеощущении и самосознании. Из таких переживаний произрастают стихи, картины, музыка, научные гипотезы, решения изменить жизнь. Они могут восприниматься как духовные прозрения или мистичеcкие откровения.
Но бывает, что духовные прозрения становятся повторяющимся состоянием, а их внутренний накал вызывает непомерное возбуждение. И тогда возникает вопрос: что считать «духовным опытом», а что – всего лишь игрой воображения? Что можно признать«мистическим явлением», а что похоже на галлюцинацию?
Среди мистиков много неуравновешенных личностей, угрожающих катастрофами тем, кто отмахивается от их прорицаний. Но ассоциировать мистику только с такими фигурами и их взбалмошными пророчествами было бы тем же, что и считать патологическим явлением влюбленность из-за того, что она может нарушать внутреннее равновесие и переходить в обсессию.
О мистике чаще всего судят те, кто абсолютно верит в реальность духовных прозрений или те, кто в них абсолютно не верит. В наше время, когда нет ничего абсолютного, требуется, по идее, иной взгляд на иррациональное. Так думал, например, Абрахам Маслоу.
В своей книге«Дальние пределы человеческой психики» он писал:
«Чувственное, основанное на переживании познание должно стать полноправным предметом исследования и источником реальности психолигии и философии, но не только для того, чтобы быть противопоставленным абсолютной, трудно постижимой абстракции «научного» априорного знания и надуманным, пустым понятиям, нам предстоит еще и интегрировать чувственное с абстрактным и вербальным...» (выделено А.А.)
Не было бы мистики, не было бы религий. Как бы ни менялся дух времени, потребность людей в религии остается. А значит, и их предрасположенность к мистицизму. Вот, и в нашу эпоху цифровых систем и нанотехнологий можно так же истово верить в чудотворные иконы, ангелов, посланцев иных миров, приближение конца света, колдовство, астральные путешествия, гороскопы, пророчества жрецов майя и т.п.
Как правило, верующим бывает трудно убедить других в реальном существовании того, во что они верят. Эти «другие», кстати, не обязательно неверующие. Они могут просто верить во что-то другое и, в свою очередь, тоже наталкиваться на скепсис даже своих близких при попытках поделиться с ними своими открытиями и размышлениями.
Общение инаковерующих друг с другом так же затруднительно, как и общение верующих с атеистами и агностиками.
По существу, общаться с (инако)верующим – все равно, что иметь дело с человеком из неизвестный вам страны, который хочет что-то вам о ней рассказать на языке мимики и жестов. Что бы вы делали, если бы этот человек и его страна вызвали у вас любопытство? Наверное, в первую очередь, вы попытались бы понять, что означают все эти взмахи рук и гримасы, и соединить то, что вам стало понятно, со своим мировоззрением. Так же, я думаю, надо разговаривать и с людьми, дающими свое объяснение чему–то необъяснимому, будь то это их собственный мистический опыт или некое сакральное явление, которое принимается на веру в их религиозной традиции.
Истина не вмещается во всей своей полноте в отдельные человеческие рассудки. Я бы добавила к этому еще то, что истину невозможно даже увидеть лишь с одной стороны. Людям, пришедшим к определенным метафизическим или религиозным убеждениям, всегда полезно общаться с теми, кто в таких убеждениях сомневается, и относиться к их сомнениям по- исследовательски. Сказала бы даже, что в России, где по последним социологическим опросам около 80% населения - верующие, и у этих верующих – самые разные религиозные убеждения, это просто необходимость.
Но, конечно же, кто бы как ни старался понять (инако)верующих или донести до них что-то свое, трудности взаимопонимания все равно останутся.
С них я и начну...
Трудности взаимопонимания
Она сказала мне, что с ней стало происходить нечто невероятное. Какой-то «голос» стал передавать ей поразительные по смыслу «послания». Это «ченнелинг» - он сейчас популярен.
«Ты же меня знаешь, я никогда не верила в потустороннее, - говорит Мария (так я буду ее здесь называть), - но сейчас... сейчас я просто не знаю, что и думать...»
Но я вижу по ней, что на самом деле она знает, что ей думать. Она явно уверена, что «голос», который ей слышится где-то внутри, доносится до нее извне.
«Со мной вступает в контакт одна и та же «сущность», - объясняет мне Мария, - Его зовут Зиммер», - (и это имя я изменила).
Потусторонних информантов теперь чаcто называют «сущностями», а не «духами». Звучит это почти научно. У «сущностей», как правило, странные имена. Они передают «послания». Те, кто их получает, называются «контактерами».
Я слышу от Марии, что Зиммер хочет сообщить через нее всем нам что-то очень важное. С подобным я сталкивалась уже много раз. С тех пор, как был опубликован мой роман «Откровение огня», самые разные люди, вдруг ставшие «ясновидящими» или оказавшиеся посвященными в какое-то «тайное учение», или начавшие получать послания из «других миров», ожидают обнаружить у меня личный интерес к тому, что им вдруг открылось. Мария, моя старая знакомая, еще и знала о существовании моей повести «Очередной мессия и его сын», главный герой которой тоже слышал голос. Она считала само собой разумеющимся, что я отнесусь к ее Зиммеру и его «посланиям» так же, как она сама. Но она ошиблась. И это самая распространенная ошибка тех, кто хочет поделиться с близкими людьми неким «тайным знанием».
«И у тебя нет никаких сомнений в том, что все действительно так, как ты думаешь?» - спросила я Марию.
«Есть, конечно», - нехотя подтвердила она, и это прозвучало как вынужденный ответ на глупый вопрос. Видно, что сомнения для Марии – нечто второстепенное, то, на что не нужно обращать внимание.
Для меня же все наоборот. «Сомнение могло бы служить мягким изголовьем для умной головы», - как писал Мишель де Монтень в своих знаменитых «Опытах».
В моем понимании, из утверждений, исходящих от мистиков всех времен и народов, авторитетных или нет, фактом можно считать только то, что они столкнулись с явлениями, не вмещающимися в систему их предыдущих представлений о жизни. Или с чем-то в себе, о чем они раньше и не подозревали.
Конечно же, Мария поведала мне, что именно она услышала от Зиммера. Это было что-то о любви, по которой изголодался современный мир. Хорошие слова, но...
«Неужели ты не слышала такого раньше? Подобные мысли приходят в голову и простым смертным».
«Почему ты реагируешь так негативно?» - возмутилась Мария.
«Да что ты, вовсе нет», - сказала я, не желая ее обидеть. - «Я отношусь к таким вещам всего лишь...» Я попыталась найти верное слово, и оно пришло: «трезво». Да, это так: я отношусь к таким явлениям, как «ченнелинг», трезво.
Тот разговор у нас с Марией закончился быстро. Когда человек свято уверен, что наш мир скоро погибнет, если его не спасти, и что существуют спасатели, которые выбрали именно его своим посланником, он воспринимает сомнения других во всем этом как проявление их ограниченности. Ограниченные, инертные люди ни «сущностям», ни их избранникам не нужны. Им нужен интерес к их «миссии» и ее поддержка.
«Трезвость» - вещь полезная, но скучная. Другое дело, «трезвая мистика». В самом этом словосочетании есть что-то вызывающее - во всяком случае для меня. Только вот, может ли мистика в самом деле быть трезвой?
Об этом я много размышляла тогда, когда участвовала в издании амстердамского информационного таблоида «Коорддансер», где можно было найти сводную программу мероприятий всех голландских организаций и клубов под общим знаменателем «современный духовный поиск». Там публиковались интервью посетителей этих клубов, в которых они рассказывали о своих собственных духовных исканиях. И это было не только о позитивном опыте, но и о заблуждениях и иллюзиях. Мне и самой, как журналисту, приходилось бывать среди них на семинарах и практических занятиях. Общение с публикой голландских духовных центров и духовно-ищущими индивидуалами в России, а также мой личный опыт стали основой для этого цикла эссе.
Я не соотношу свои мысли с какими-либо исследованиями и не анализирую соображения других авторов. Я хочу лишь рассказать о моих наблюдениях и размышлениях.
Темный лес Великой Неизвестности
Наше сознание как дом в лесу. В этом доме горит свет, а за его окнами – кромешная темь: темь Великой Неизвестности.
Все непредвиденное, беспричинное, необъяснимое – оттуда. Это судьбоносные события и встречи, везения и несчастные случаи, гениальные мысли и решения, творческое вдохновение и ни с чем не связанная тоска, непонятные болезни и несчастные случаи. Человеку не свойственно жить спокойно с неизвестностью. Мы хотим знать, что именно влияет на нашу судьбу. Мы смотрим из окон своего сознания на темный лес Великой Неизвестности, и нам становится беспокойно. А многих из нас этот темный лес притягивает, и они в него отправляются.
Что видишь, когда выходишь из освещенного дома в темноту? Практически ничего. Бывает, что в темные безлунные ночи, не видишь даже, что у тебя под ногами. Лишь через несколько минут, когда глаза немного привыкнут к темноте, замечаешь полосу, на которой стоишь, и понимаешь: это дорога. Справа и слева от нее видишь что-то темнее воздуха, и догадываешься: это деревья по сторонам дороги. Ты ведь все это видел днем.
Так же неоднородно может выглядеть в нашем представлении тьма Неизвестности, с которой мы связываем необъяснимые события. Те, кто вглядываются в эту тьму, находят в ней просветы и контуры. Но в отличие от ночных прогулок в лесу, им не с чем соотносить то, что им видится. Не с чем, кроме как с тем, что имеется в их внутреннем багаже, или с тем, во что они верят.
Если кто-то верит в существование Бога и ангелов, то ему увидятся знаки, посланные Богом или ангелами, а то и больше. Если кто-то уверен, что в той безмерной тьме где-то горит божественный свет, он увидит его отблески. Наши мысли и чувства имеют свойство заполнять собой все, что поло или смутно. Так, на мой взгляд, возникают все рассказы, прозрения и откровения о Великой Неизвестности.
Все, конечно же, не просто. Что думать, например, о происхождении «Тайной доктрины» Елены Блаватской? Сама она утверждала, что ее теософия исходит от учителей легендарной страны Шамбалы. Тот, кто не верит в существование такой страны, не может не испытать недоумение при знакомстве с этой книгой. Как Блаватская могла составить во всех подробностях духовную модель вселенной, со всеми этими немыслимыми таблицами, чертежами, графиками и отдельным понятийным аппаратом?
Речь не об общечеловеческой ценности такой модели, хотя теософию принимало всерьез немало хорошо образованных людей. Речь идет о возникновении в чьей-то голове (неважно, чья она, Блаватской, или кого-то другого) такого далекого от реальной жизни людей миропонимания. Пусть в «Тайной доктрине» имеются параллели с теми или иными мистическими учениями прошлого, но откуда тогда такие представления взялись у авторов тех учений?
Но особенно сбивают с толку те случаи, когда что-то поражает нас в нас самих. Иногда человеку приходит неожиданная идея, которая никак не связана с его устойчивыми представлениями о жизни. И вскакивает вопрос: откуда это у меня такое? Одни только всему этому удивляются, другие же вдаются в раздумья и приходят к мысли, что эта поразительная идея не возникла, а пришла. Пришла откуда-то извне. Из другого мира. Из другого измерения. Пришла от кого-то, находящегося вне досягаемости наших органов чувств. От какого-то Учителя, святого, духа, «сущности».
Или, к примеру, что думать о том, что говорят люди под гипнозом? О тех случаях, когда человек вдруг начинает что-то бормотать на языке, который никогда не изучал, или вдруг рассказывает о событиях далекого прошлого, о которых не мог знать? Такие случаи были зафиксированы.
Бессознательное в человеке, то есть совокупность внутренних реакций, процессов и состояний, которые мы не сознаем, не поддается количественному измерению. Оно может быть источником неожиданных импульсов, вызывающих творческое вдохновение или озарения. Но как тогда возникают эти неожиданные импульсы? У исследователей мозга нет ответа на этот вопрос. У мистиков – есть. При этом, они абсолютно уверены в верности своих ответов. И если есть какие-то проблемы с мистикой, то главная из них, как я думаю, эта абсолютная уверенность.
Убить Будду
Если встретишь на дороге Будду, убей его. Этот коан знает каждый дзэн-буддист.
Коан – парадоксальное выражение, которое надо понимать как угодно, только не буквально. Убить Будду невозможно, поскольку невозможно встретить Будду на дороге. На дороге можно только вообразить Будду.
Вот о том-то и речь: не надо принимать всерьез продукты собственного воображения. То есть, не надо слепо доверять тому, что «видишь», если этого нельзя видеть. То, что нельзя видеть, можно только вообразить, а с продуктами воображения не стоит церемониться.
Но что делать, если тебе не дает покоя мысль, что это, может быть, не твое собственное воображение, а отражение чего-то или кого-то из «параллельной реальности» или «другого измерения»? У буддизма на это один ответ: если встретишь на дороге Будду, убей его. Будда, идущий тебе на встречу, иллюзия. Уничтожай, не раздумывая свои иллюзии и, тем самым, освободись от них.
Сознание не зеркало, и реальность в нем не отражается, а преломляется. Считывание таких преломлений происходит с помощью воображения, и в результате возникают образы.
В сущности, о чем бы мы ни говорили, это всегда наши образы. Но есть качественная разница между образом стола, за которым сидишь, и образом «параллельной реальности», присутствие которой «чувствуешь нутром». Такое чувство может производить какие-то свои образы, а может и соединиться с уже готовыми образами какой-то религиозной традиции или мистического учения. Во всех случаях это будут образы, в формировании которых не участвуют органы чувств. В этом-то и суть дела: в религии и мистике мы имеем дело только с такими образами.
Новые поколения богоискателей все больше привлекают их собственные образы и толкования. Это время индивидуалов, а индивидуалы не пойдут на смерть за свой «параллельный мир», как это могут делать поборники какой-то «правильной веры». Но индивидуалы могут так же безоглядно, как и они, путать субъективное с объективным, и не видеть специфику религиозных представлений и переживаний – то есть ту простую истину, что их связь с действительностью умозрительная.
Умозрительная, впрочем, не означает никак не существующая, и уж тем более это не означает никчемность религиозных образов. Их ценность в другом. Тот, для кого они много значат, что-то узнает в них, - потому они для него и значат столь много.
Думающему человеку трудно остановиться на этом смутном узнавании. Он привык конкретизировать свои ощущения, искать и находить их причину и смысл. Так возникали во все времена мистические откровения и свидетельства о явлениях сакрального значения .
«Интуиции» и «озарения» дают человеку ощутить себя в бОльшем формате. Они приходят сами, не требуя от него ни каких-то талантов, ни особых личных качеств, ни изнурительных тренировок. Они делают человека счастливым. Они могут даже дать ему славу, благосостояние и чью-то любовь. Как о них не рассказывать? Но тот, кто это делает в первый раз, обычно не готов встретить у других непонимание, неприязнь или равнодушие, особенно, если это его друзья и близкие.
Чувства других
Как реагировать, услышав от друга восторженный рассказ о чем-то (для тебя) невероятном? Если он верит в то, что тебя – полная чушь? Если то, что для тебя чушь, для него – перетряска мировоззрения?
До недавнего прошлого я в таких случаях изображала на лице понимание.
«Потустороннее» не может не существовать. То, что не вмещается в наше сознание, существует по ту его сторону. А тогда, как знать, что там, по ту его сторону, действительно существует? Что там существует, а что нет - знать нельзя, в это можно только верить.
«Да» и «нет» в вопросах веры весят одинаково. И потому я обычно говорила под конец что-то вроде «интересно» и переводила разговор на новый предмет. Надо щадить чувства других, говорила я себе, как и все нормальные люди.
Но однажды я задалась вопросом: а какие чувства я таким образом щажу? Что именно движет рассказчиком, который вряд ли себя спрашивает, а надо ли слушателю то, что он рассказывает?
Я начала с «контактеров» - ведь, по идее, они только передают некое «послание», и их личные чувства, стало быть, - дело второстепенное. Я стала интересоваться подробностями, например, выбором слов. У «сущностей» ведь нет голосовых связок для произнесения слов, а значит, слова должны быть от самих контактеров, признают они это, или нет.
Меня также интересовало, почему контактерам так хочется все назвать и объяснить? Ведь контакта с «сущностью» в данный момент нет, и все разъяснения и толкования они дают от себя, когда подозревают или предвидят непонимание у своего слушателей. И вы знаете, мне приходилось слышать, что «сущность» может подключаться к разговорам незаметно для собеседников «контактера», и что-то добавлять к своим «посланиям».
Мотивация людей, распространяющих «послания» из «потустороннего мира», для меня лично интереснее, чем сами «послания». Но она, как правило, темна и для них самих. Кроме того, у них нет желания разобраться в том, что именно ими движет. Им слишком дорога эйфория ченнелинга и сознание своей значительности при передаче «посланий». Ну а многие из тех, кто принимает всерьез «послания» их «сущностей», удовлетворяют свою потребность в подтверждении, что потусторонний мир существует, и там есть добрые духи, которые о нас заботятся.
Я думаю, что таких подтверждений где-то в глубине души хотят даже многие атеисты и агностики. Их ментальность отвергает всякое утверждение о «духовном измерении» бытия, но бывают моменты и обстоятельства, когда и скептики не хотят слушать свой рассудок. Ведь что атеист, что верующий – сознание каждого из нас не может контролировать наше подсознание.
И что же получается, когда рационально мыслящий скептик в силу обстоятельств попадает в поле притяжения какой-то духовно-харизматичной личности – будь то батюшка, гуру или все тот же контактер? Мне приходилось не раз видеть, что тогда происходит: если такие люди сбрасывают с себя панцирь скепсиса, то становятся наивными, как дети.
Их панцирь мог только отторгать рационально не объяснимые явления. Они о таких явлениях даже не задумывались. Это не то же самое, что критическое отношение к иррациональному, которое вырабатывается при исследовательском подходе к его проявлениям. Многие атеисты оказываются совершенно неподготовленными к воздействию харизмы духовных лидеров и их волнующих рассказов. Я считаю, что лучшую подготовку здесь может дать собственный духовный поиск и привычка к самоисследованию.
Теперь я думаю, что нет необходимости особенно осторожничать с чувствами тех, кто не только верит в свои исключительные контакты с потусторонним миром, но и превозносит свои убеждения над убеждениями других. Я стала раньше находить удобный момент, чтобы поинтересоваться, может ли собственное толкование событий моего собеседника быть единственно возможным. Незачем изображать интерес, когда его нет, кивать головой, когда все видишь иначе.
Вера может быть только честной, и разговоры о ней тоже должны быть такими. Но с честностью в религии всегда была проблема. И потому не выработались навыки искренних и одновременно деликатных разговоров о вопросах веры даже с близкими людьми, что особенно важно.
Масса людей вообще не хотят слышать от других, во что те верят. Многие избегают таких разговоров по тем же причинам, по которым трезвые избегают пьяных. Но если кого-то опьяняют свои мистические озарения или неожиданный взлет религиозной веры, то как раз сомнения близких в соединении с их эмпатией могут хорошо отрезвлять экзальтированных подвижников собственных верований. Мы все считаем идеальным пить вино и не напиваться, и многие это умеют. Так же идеально было бы оставаться трезвым, «встретив Будду».
Трансы мистиков и литературных авторов
Что-то в нас есть такое, что становится поводом и причиной метафизических переживаний, как бы ни менялся мир. Их содержание, образность и накал меняются, но не было еще такой эпохи, когда бы их никто не имел.
Иррациональны не только религиозные чувствования и просветления, но и многие внутренние состояния, которые знают все или почти все. Творческое вдохновение – одно из них.
Мы говорим: пришло вдохновение. Сколько из тех, кто его знает, брался докопаться, откуда оно пришло? Я думаю, что немного. Большинство не ищет ни причин, ни объяснений своего вдохновения. Не ищет, потому что знает, что их не найти, потому что хочет, чтобы мистерия оставалась мистерией. Разве это не доказательство, что мы можем трезво относиться к необъяснимым явлениям?
Вдохновение приносит литературным авторам поразительные образы и сумасшедшие идеи. Некоторые из них, по их собственным словам, слышали голоса своих персонажей, чувствовали их боль, а когда писали об их смерти, то сами едва не теряли дыхание. Взять, к примеру, рассказ Густава Флобера о его внутреннем состоянии при работе над драматическими эпизодами «Мадам Бовари». То, что он рассказывает, похоже на описание транса, типичного и для мистических озарений.
Но Флобер не мистик, а мадам Бовари – всего лишь запутавшаяся в любовных связях женщина. «Литературный транс» дает этому далекому от мистики писателю испытать на себе чувства своей героини и передать их в подробностях. А что, если бы героем литературного произведения был контактер? Мог бы тогда его автор и сам «слышать голоса из других миров»?
Я была в таком положении, когда писала повесть «Очередной мессия и его сын». Ее главный герой стал слышать в себе некий голос и не хотел связать его с работой собственного мозга. Эта повесть написана от его лица, и Голос в ней – имя собственное: то есть обозначение явления вовне. Так его воспринимал мой главный герой. Ну а как это было для меня самой?
Когда-то меня интересовали эзотерические учения, а точнее – обстоятельства их возникновения. И хотя сами учения обычно оставляли меня равнодушной, там попадались взгляды или идеи, которые вызывали в моем сознании поражавшие меня мысли. Мысли имеют «голоса», и всегда можно вдруг уловить в каком-то «голосе» подобие с человеческим голосом, причем – не со своим. Я это тоже раз испытала. Воспоминание о том случае, а точнее – настрой на это воспоминание, давало мне возможность испытать нечто подобное снова и снова. Этот опыт помогал мне рассказывать о переживаниях человека, поверившего в свое «мессианство».
Что человек не знает, он умеет домысливать. Но, по всей вероятности, гораздо большую роль в формировании образов, возникающих в трансе, играет подсознание, ну а оно не проглядывается.
Когда я писала об озарениях своего «очередного мессии», то часто ждала, когда текст «пойдет сам». В какой-то момент это и в самом деле происходило. Иногда это было нечто поразительное, о чем я никогда прежде не думала, и оно касалось смысла жизни или типично-религиозных тем. Я могла бы просто записывать все эти идеи и ассоциации, которые тогда приходили мне в голову. Фиксировать их, без связи с повестью, а потом, назвавшись «контактером», обнародовать свои записи, как «послания из других миров». Кто бы уличил меня в обмане? Да и как можно установить обман в таких случаях? Я даже могла бы сама поверить, что получала послания из какого-то источника вне меня – между прочим, такая мысль мне тогда тоже приходила, когда какой-то образ был уж очень далек от моего мировосприятия.
Я не знаю, что именно влияет на интенсивность внутренних состояний, меняющих вИдение вещей и самоощущение. Со мной не случалось такого, чтобы я совершенно теряла себя, хотя это и было похоже на транс. Почему он, мой транс, не уносил меня дальше?
Наверное, срабатывал какой-то мой внутренний тормоз – ведь я была настроена на задачу, которая требовала от меня сознательной деятельности. А может, это был просто инстинктивный страх утонуть в своем «потоке сознания» (было бы лучше называть его «потоком из подсознания») и потерять рассудок, что случается в экстатических состояниях.
Мы говорим, что вдохновение «находит» на нас, и это выдает то, как мы его воспринимаем. Ощущение его источника где-то вне себя - одинаково и у авторов литературной прозы, и у авторов книг, которые стоят в библиотеках и магазинах в отделе «религия и мистика». Но отношение к этому ощущению, а отсюда – к происхождению и назначению своих текстов, у тех и других совершенно разное. Похоже, все дело именно в этом.
На мой взгляд, нет никакой принципиальной разницы между творческим вдохновением и мистическим озарением как внутреннем явлении. И если одни сочиняют роман или пишут музыку, а другие – обнародывают «послания сущностей» или новое эзотерическое учение, то это результат их отношения к образам, которые у них возникают, и их толкований.
Литературные авторы стремятся быть аккуратными в своих выражениях. Они говорят о вдохновении, образах, поразительных мыслях. Контактеры, медиумы, визионеры или еще кто-то из тех, кто уверен в своих астральных путешествиях и посреднической миссии между нашим и потусторонним миром, говорят о духовном трансе, посланиях и сущностях (или духах, или ангелах, или душах умерших и т.д.).
Это, конечно же, всего лишь предположение. Попытка трезвого подхода к мистицизму.
Откуда берутся образы
Установить происхождение творческого вдохновения и мистических озарений невозможно. Но вот откуда берутся образы, всплывающие в таких состояниях, иногда докопаться можно. Моя убежденность опять же основана на собственном опыте.
Иногда что-то обычное вызывает необычное чувство. Назову такое чувство просто «странным волнением». Оно возникает у меня, когда я вижу группу людей на пустом песчаном пляже, которые сидят у костра при закате солнца. Нахожусь ли я рядом, или вижу нечто подобное в фильме, я замечаю в себе это «странное волнение». Я не сразу придала значение тому, что такая компания сидит каждый вечер у костра в моей повести «Очередной мессия», и присутствует в одном из эпизодов моего первого романа «Откровение огня». Привязанность к этому образу я не сознавала ни тогда, когда писала роман, ни тогда, когда писала повесть. Я обнаружила ее позже.
Несколько лет назад мне попалась книга о нуменозности в детских переживаниях. Это понятие, пришедшее в европейскую философию из античной, означает ощущение таинственного в жизни как спонтанный религиозный опыт. Нумен – это безличная божественная сила, без имени и внешних характеристик. В книге, о которой идет речь, были собраны рассказы далеких от религии людей, которые испытали в детстве необъяcнимую радость бытия, оставшуюся в памяти на всю жизнь.
Эта книга заставила меня задуматься о своих собственных детских переживаниях. И тут-то обнаружилось, чем можно объяснить мое особое отношение к кострам у реки при закате солнца. Я понимаю, что костры и закат нравятся всем, но я не о том, что «нравится», а о том, что волнует всякий раз, когда это видишь.
В одном из моих воспоминаний о раннем детстве я увидела признаки нуменозности. Дело происходило летом, в деревне. Я была вдвоем с бабушкой, и мы сидели на одеяле, расстеленном у входа в дом. Дом стоял на окраине села, где улица переходила в дорогу. По обе стороны той дороги простирались поля. Был вечер. Бабушка что-то шила или подшивала. В какой-то момент я получила от нее мешочек с лоскутами. Я вытряхнула их оттуда на одеяло и не могла оторвать глаз от яркого разноцветия, вдруг преобразившего подстилку. Когда же, наконец, я подняла глаза, то увидела огромный золотисто- красный шар прямо над дорогой. Небо стало тоже многоцветным, а само солнце было уже так низко, что на него можно было смотреть. Видоизменившееся одеяло под видоизменившимся небом дало мне тогда испытать пронзительную радость.
Этот момент безграничного счастья остался яркой картинкой в моей памяти на всю жизнь, где самое волнующее – завораживающий закат солнца. Там нет еще костра у реки, но есть параллельный зрительный ряд: упавшие на невзрачное одеяло яркие лоскутки (словно вспыхнувший огонь) и уходящая к горизонту дорога (словно река).
А костер у реки был через несколько лет после того случая. В этот раз я была с родителями и их компанией на песчаной косе у Москва-реки. Это был пикник в теплый летний вечер. Было уже поздно, и кроме нашей компании в этой части пляжа никого не было. Солнце садилось. Мой отец собрал где-то охапку сухих веток и разжег костер. Я не помню, чтобы я этому очень обрадовалась. Я уже устала и хотела домой. Других детей не было, и я давно томилась от скуки. Взрослые не обращали на меня внимание. Им было хорошо сидеть у костра и разговаривать.
Все преобразилось, когда солнце подошло к горизонту и перестало слепить. В какой-то момент, когда я перевела на него взгляд, меня пронзила радость. Она совершенно изменила мое восприятие всего, что меня окружало. Все, что я видела, мне теперь нравилось – скатерть, все еще лежащие на ней предметы, песок, костер, лица и голоса людей, с которыми я была. Я была счастлива. Я закрыла глаза и так сидела, слушая треск горящих веток, голоса, шорохи и все другое, пока меня не окликнули.
Такие воспоминания не выплывают из памяти по всякому поводу. Не было их у меня в голове и тогда, когда я писала «Очередного мессию». Лишь позже, когда готовился к публикации голландский перевод этой повести, и я должна была что-то объяснить переводчице в одном из эпизодов, мне увиделась его связь с волшебным моментом моего детства, испытанным при закате солнца у реки, который, как я поняла позже, был в свою очередь связан с лоскутками на одеяле и золотисто-красным шаром над дорогой из более раннего детского воспоминания.
«...Я сидел обычно с закрытыми глазами, слушая происходящее. Голоса людей, сидевших у костра, писк комаров, которых влекла их кровь, треск горящих веток, трели птиц, шорохи, шуршание, неизвестно чьи вздохи, масса других звуков, которым не было названия, сливались в одну симфонию, но сливались не полностью и не навсегда, как и все во вселенной. Цельность жизни открывается слуху полнее, чем зрению, скользящему по поверхности форм. Кто сколько звуков слышит в симфонии, раздающейся рядом, не так важно. Гораздо важнее – то пространственное ощущение, которое дает слух. Это ощущение знает душа, жившая когда-то там, где высокое и низкое – равноценно, где нет устойчивости, где отдельность ничто иное, как подъем волны».
Ребенок, когда счастлив, не ищет причины своего счастья. Малозначительные для других события в его жизни могут вызывать у него неимоверную радость и потом долгое время оказывать влияние на его восприятие и воображение. Они даже могут иметь подспудное влияние всю его последующую жизнь, иногда так опосредованно и преломленно, что их не узнать. Творчество, религиозность, мистицизм отдельных людей так или иначе имеют связь с такими чарующими моментами в их детстве.
Можно соотносить такие моменты с деятельностью собственного мозга и только с ней. Можно соотносить их не только с деятельностью мозга, но и допускать, что существует что-то вне тебя, откуда в твой мозг приходит информация. И представлять источник этой информации какой-то «иной реальностью».
Как бы человек ни объяснял себе и другим такие состояния, это всегда его предположения. Их связь с реальностью основана только на вере в их связь с реальностью. Эта вера может преобразовать и атеиста в мистика.
В «Очередном мессии» есть еще один эпизод, который, на посторонний взгляд, далек от момента полного счастья девочки на песчаной косе у Москва-реки. Внутренний мир главного персонажа этой повести удален от внутреннего мира той девочки на несколько витков жизненной спирали, но в нем резонирует ее радость и благоговение.
«Мы сидели на земле, у нас перед глазами горел огонь, рядом текла река, наши лица освежал ветер. И вольнодумство, отклокотав в словах, давало ровную радость религии. Нищая, без поучений, без правил, без догм, не имеющая ни скелета, ни оболочки, религия незаметно вдыхалась и выдыхалась, как воздух».
Трезвые выводы
Я знаю по себе, как может действовать духовная практика на внутреннее состояние. Я испытывала трансы во время медитаций и визуализациий, могла ходить по раскаленным углям не обжигаясь после определенной внутренней подготовки. У меня хранится вилка из домашнего столового прибора, которую я согнула кренделем на одном из семинаров, присоединив к лишь незначительному мускульному напряжению «ментальную энергию» – тот семинар и был как раз о ее действенности. Все, что не укладывается в причинно-следственные отношения, мне всегда было интересно. Субъективный опыт соприкосновения с необъяснимым я, как и все, называю мистикой. Это зонтичное название, под которое каждый может подвести все, что ему думается, чувствуется и воображается, и потому в разговорах о мистике возникает много недоразумений.
С годами я пришла к ряду принципов, которые, как мне думается, допускают существование такого явления как «мистический опыт», но при этом помогают дать ему трезвую оценку. Это своего рода «код трезвой мистики». Я просто назову эти принципы.
1. Мистика – это собрание рассказов о явлениях, не вмещающихся в человеческое сознание. Они дают человеку ощущение, что на его судьбу и судьбу мира влияют факторы, которые не управляются законами природы. Трезвая мистика не объективизирует чьи-либо представления об этих факторах. Она исходит из того, что такие представления могут быть только субъективными. И она считается с ограниченностью человеческих возможностей воспринимать и понимать действительность.
2. Все, что человек рассказывает о своем мистическом опыте, это то, что он думает и чувствует, а не то, что есть. Трезвая мистика относится к толкованиям мистического опыта как представлениям и предположениям.
3. Всякий мистический опыт субъективен и таким остается, какое бы значение он ни приобрел для других. Трезвая мистика признает его резонанс в сознании других и отсутствие такого резонанса одинаково правомерными.
4. Мистический опыт одних людей может иметь общее с мистическим опытом других людей. Но это ничего не доказывает. Всякий мистический опыт, индивидуальный или коллективный, остается достоянием внутреннего мира конкретных людей.
5. Кто бы как бы ни был убежден в достоверности собственного мистического опыта, он должен считаться с тем, что его убеждение – не критерий достоверности для других. Трезвая мистика предполагает также воздержание от ссылок на какие-либо внешние источники чувств и мыслей, возникающих в состоянии мистического транса.
6. Трезвая мистика – это мистика с осознанием механизма возникновения образов. Тот, кто ей придерживается, не упускает из виду, что в формировании его мистических образов участвует его подсознание – темные дебри его личности, о которых он, как и все другие, мало что может знать.
7. Трезвая мистика признает ценность смутных трансцентентных ощущений и никого не подталкивает к их конкретизации.
8. Мистический опыт не означает что тот, кто его имеет, не такой как все, хотя такая мысль обычно приходит и ему самому, и тем, кто слушает его рассказ о пережитом во время мистического транса. Трезвая мистика исходит из того, что каждый человек может испытывать трансендентные состояния. Они органичны для человеческого сознания с его потенциалом к своему расширению и углублению, а также для его обменных процессов с подсознанием.
9. Трезвая мистика предполагает не только осторожность с толкованием мистических образов, но и недопущение привязанности к ним. Особенно, если это образы с сильным эмоциональным зарядом, которые способны нарушить внутреннее равновесие.
10. Трезвая мистика требует аккуратности при выборе слов и выражений. Тот, кто рассказывает о своем мистическом опыте, не должен упускать из виду, что он рассказывает не о том, что существует вообще, а о том, что он ощущает или что ему представляется. Сторонник трезвой мистики – это тот, кто довольствуется уже тем, что его рассказ что-то говорит его слушателю. И не ожидает от слушателей веры в достоверность своих утверждений.
11. Человек с трезвым отношением к мистике будет ждать с толкованием своих мистических переживаний, пока не рассеется туман экзальтации, сопровождающий моменты трансценденции. Трезвая мистика – это то, что остается после холодного душа сомнений и критических вопросов, как своих собственных, так и тех, которые задают другие. Трезвая мистика не избегает и не прячется от сомнений и вопросов.
В заключение
Симеон Новый Богослов, описывая мистический опыт покаяния, пишет о переживаниях верующего во время молитвы (жирный курсив мой):
“Благоутробный Бог быстро услышит его и скоро подаст ему успокоение боли и избавление от страданий сердца.Он изольет на него Свою благость и обратит в радость боль его, а горечь сердца переменит на сладость сладкого вина». Радость его сердца будет тогда, «как процеженное вино при солнечном свете, когда оно особенно сверкает и искрится, являет свой чистейший цвет и весельем блещет на лице пьющего его при солнечном свете ...При этом одно мне непонятно, не знаю я, что мне приятнее, наслаждаться ли зрением чистоты солнечных лучей или пить вино, ощущая вкус его в устах моих. Готов сказать, что второе, но и первое манит меня и кажется более сладостным, а когда обращаюсь к первому, то еще сильнее привлекает меня сладость вкушения и не могу ни насытиться зрением, ни вдоволь напиться. Ведь коль скоро подумаю, что уже напоен питием, красота испускаемых лучей вызывает во мне сильную жажду и чем усерднее стараюсь наполнить чрево, в десять раз больше горят уста мои и сжигает жажда и желание прозрачнейшего напитка”.
Жажда и желание снова и снова вкусить «напиток» сопровождают духовное опьянение так же, как и алкогольное. Но подобие того и другое на том и кончается. После «духовного опьянения» начинается его осмысление и поиск слов для изложения того, что открылось.
Каждый мистик чувствует обязанность передать другим то, что удостоился узнать через «откровение». Необходимость трезвости ума в отношении к мистическому опыту отмечал другой отец церкви, Филон Александрийский. Ему принадлежит выражение «трезвое опьянение». Оно стало религиозно-мистическим понятием в христианском богословии. Им пользовались такие «отцы церкви», как Евсевий Кесарийский, Григорий Нисский, Иоанн Златоуст, Блаженный Августин. Так что, трезвое отношение к мистике – старая тема. Но далеко не исчерпанная.