Прошло девять дней со дня кончины Григория Померанца. Для одних он был философом, для других – писателем-эссеистом, для третьих – духовным авторитетом, для меня – дедом. Но чувство большой потери объединило многих людей, которые стали искать, читать, перечитывать книги, эссе и лекции Померанца, объединяя в себе множество его ипостасей, точнее ипостазируя в нем наше множество. Парадоксально, но оказалось, что число людей, для которых Померанц оказался важным и даже очень важным, действительно огромно. СМИ несколько дней говорили о нем. Власть отмолчалась: видимо, мыслитель оказался слишком неформатен, невписываем ни в одну из новых парадигм. В моей жизни он мягко появился в самом начале и шел рядом, доброжелательно поглядывая на меня и давая советы лишь изредка. Многие из них я услышал только сейчас и мне от этого неловко.
Он не был обычным диссидентом, но не был и лоялистом, хотя и трудился в советском учреждении. Он был философом, но не был «профессором философии». Он много страдал от несвободы, но был внутренне свободным человеком. Его смысл и его роль тянут в апофатику, описываются в парадоксах, это главное, что приходит в голову. Пытаясь смотреть как бы объективно, я теряю, говоря о нем, последнее прибежище объективизма – жесткие научные координаты. Это, наверное, потому, что Григорий Соломонович был тихим голосом совести и учителем свободы. Так с Померанцем было всегда: на каждом новом своем витке он обретал все больше внутренней свободы, все дальше уходя от «злобы дня», от актуальности и в целом, говоря языком средневековой схоластики, от акцидентности. Соответственно и интерес к его фигуре обратно пропорционален этой акцидентности, включенности в активную повестку. Проще говоря, интерес к Померанцу теперь обозначает интерес к вечному, выраженному в категориях несколько имманентистской метафизики.
Время писать интеллектуальную биографию Григория Соломоновича Померанца еще не пришло. Я просто не вижу, как бы можно это сделать, не подгоняя его под уже существующий формат. Он не был шестидесятником и не был «борцом с режимом». Померанца можно назвать и культурологом, и писателем, и публицистом, и философом. Но все эти рамки оказываются для него внешними. Он был мыслителем, и его живая мысль, выраженная в книгах, эссе, публицистике, публичных лекциях и статьях в СМИ, продолжает стилистические традиции русского мыслительства Чаадаева, Вяземского и Достоевского. Устный его жанр, лекции, которые он читал один и совместно с женой – поэтом Зинаидой Александровной Миркиной, сделали это литературное мыслительство несколько более интерактивным, как сейчас говорят, но не изменили ни его функции, ни его смысла.
Но наметить координаты все же надо. Померанц родился 13 марта 1918 года в польско-еврейской Вильне, еще не ставшей литовским Вильнюсом. В 1925 году семья переехала в Москву. В 1935 году Померанц поступил на философский факультет ИФЛИ, а после упразднения этого факультета "за ненадобностью" перешел на отделение русской литературы. Закончив ИФЛИ в 1940 году, Померанц пошел работать в Тульский педагогический институт. В 1941 году Померанц добровольцем ушел на фронт, был определен внештатным литсотрудником, но пришлось и командовать. В 1942 году был тяжело (так написано в его военном билете) ранен, раздроблено колено, вернулся в строй, был ранен еще раз легко и оставался всю войну в строю. Воевал под Сталинградом, дошел до Берлина, День победы встретил в Судетских горах в звании младшего лейтенанта. Под Сталинградом вступил в ВКП(б), в 1946 Померанц был исключен из партии с формулировкой «за антипартийные высказывания» и демобилизован с «волчьим билетом». До 1949 года Померанц работал на разных мелких должностях, ждал ареста и 30 октября 1949 года был арестован и оказался на Лубянке. По знаменитой статье УК РСФСР 58-10 получил 5 лет, которые отбывал в Каргопольлаге. После смерти Сталина летом 1953 года попал под амнистию. Три года Померанц преподавал литературу в средней школе казацкой станицы Краснодарского края. В 1956 году был реабилитирован и вернулся в Москву. Работал библиографом в Библиотеке иностранной литературы, а потом перешел в Фундаментальную библиотеку общественных наук АН СССР (ФБОН, ныне - ИНИОН), где и оставался до пенсии. Внешняя биография на этом заканчивается, пространство жизни фронтовика-лагерника-пенсионера сужается до области духа, но сам дух при этом расширяется до вселенских масштабов. Через такую трансформацию Померанц пришел к внутренней свободе и философскому спокойствию. Немалую роль тут сыграла его спутница Зинаида Миркина.
Писать Померанц начал в конце 1950-60 гг. после смерти своей первой жены и моей бабки Ирины Муравьевой ("Предмет" (первый вариант "Пережитых абстракций"), "Счастье", "Памяти Иры", "Пух одуванчика", "Язык богов", и др.). Затем был опыт первого полуподпольного семинара для молодежи (братья Муравьевы, Котрелев, также – и отдельно – Красин и Осипов). Параллельно – круг старших, частично лагерников – Лесскис, Федоров, Кузьма (Анатолий Бахтырев). Первые публикации в самиздате, за которыми пришла «совершенная открытость и свобода от страха». Померанц взял следующую высоту. Затем – участие в журнале «Синтаксис» и дружба с «барачными» художниками, «лианозовцами». Начиная с 1962 года Померанц пишет и публикует в статьи по востоковедению и сравнительной культурологии (в центре его интересов – духовная жизнь Индии и Китая), выступает с докладами и лекционными курсами на эту тему. В 1965 г. Померанц выступил с докладом о культе личности и истории.
В 1976 г. по решению КГБ прекращается публикация научных статей Померанца, начинается период молчания и тихого разговора. Он ведется в самиздатском журнале «Поиски», под собственным именем, не прибегая к псевдонимам. Померанц живет под колпаком КГБ, а в 1985 г. в квартире, где он хранил свой архив, проходит обыск. Архив конфискован, часть сочинений пропала. После краха советского режима постепенно Померанц перешел на публикацию книг и статей в глазетах и журналах. Публиковаться активно он стал в 1990-х, сперва в журнале "Век ХХ и мир", потом в "Искусство кино", "Огоньке", некоторых газетах. Первая книга Григория Померанца на родине "Открытость бездне. Встречи с Достоевским" вышла в издательстве "Советский писатель" в 1990 году. Его библиография насчитывает около 20 книг, многие вышли вторым и третьим изданиями. В 2000 гг. он становится культовой фигурой для небольшого сегмента либеральной интеллигенции, хотя его значение, вообще говоря, куда больше этой группы. И это многие понимают, но объяснить не получается внятно.
Померанц много говорил о свободе, он это хорошо понимал. Большое значение имела многолетняя – с 1967 года – его полемика с А.И. Солженицыным. Интересно, что Померанц отказывался от публикации своей части этого разговора на родине до тех пор, пока публицистика Солженицына не стала появляться в отечественных СМИ, а в 90-е годы, дважды выступил в российской печати против хамской полемики с Солженицыным. Но осознание национального собирательства по-солженицынски как несвободы, как сужения и даже как «циклизма» было для него решающим. Его философия есть философия религиозная, своего рода философия всеединства. Он считал, что вселенная не сводится к времени, пространству и материи, бесконечно делимых на секунды, века, тысячелетья, на метры, километры. У нее есть другое лицо, целостное во всех своих проявлениях, целостная ипостась реальности, внутренний свет. Для Померанца существование Бога совершенно принципиально, но Бог понимается им через интроспекцию. Уйдя в религиозную философию, он, подобно любимому им Достоевскому, выбрал литературную стезю как наиболее соответствующую русскому менталитету.
Религия была тем полем, где мы с ним долго не могли сойтись, ибо я мыслил жестко и конкретно, а он – широко и как бы «над землей». В этом смысле моя вера по-еврейски конкретна, а его – по-восточному широка. В нашей ситуации схлопывания, сминания институционального христианства и переходу к новой форме существования христианской религии, я оказывался все время в арьергарде, он опережал меня. Наверное, так правильно – я не стремлюсь вперед, мне не хватает динамики. Но Померанц определенно был христианином по исповеданию, за пару недель до кончины мы говорили с ним о вере, и он определенно связал свою веру c Троицей и Христом. Два главных догмата христианства были им пережиты внутренне и приняты на глубине. Но догмата о церкви он не пережил, хотя я бы сказал, что он внутренне видел ту горизонтальную связь, о которой говорил Христос в Евангелии.
Последний наш с ним большой разговор, о котором я хочу вспомнить тут, вращался вокруг того, что русская история и русская мысль порочно линейны, практически все линии ведут в тупик. И из этой линейности они не могут выйти, несмотря на отдельные прорывы: Достоевский, Даниил Андреев… Г. С. сказал мне: «Каждый раз мы начинаем с нуля. Земля круглая, а мы все время мыслим по прямой. Достижение результата нами ложное, ибо мы все время возвращаемся к точке, с которой начали. Нужно найти направление, в котором мы создадим новые вехи. Оно – не в движении, ибо всякое движение циклично. Мы должны найти направление от покоя». Такое развитие Померанц назвал «от звезды, от света в груди», именно внутреннее собирание может дать выход из порочного круга. Эти немного энигматические «слова мудреца» показывают в некотором смысле итог его философии. Нужно быть готовым постоянно. Нужно быть в покое. Пришейте новые карманы к старой фронтовой шинели, за нами уже идут. Шаги истории слышны на лестнице. Надо выйти из порочного круга, так сказал нам, остающимся Григорий Померанц, стоя в дверях.
Источник: Полит.ру